Людмила Петрановская
Если вы со временем пойдете в школу или, может быть, кто-то уже начинает работать в школе, вожатым, еще где-то… То с каждым годом увеличивается вероятность, что вы столкнетесь с ребенком, который пережил всякое такое, которое мы хотели бы, чтобы ребенку не приходилось переживать. Это приемные дети, но на самом деле, не только приемные. Есть дети, которые и сейчас находятся в кризисных семьях и придут в ваши классы. И есть дети, которые находятся в семьях не кризисных в социальном смысле слова – никто не наркоман, ничего такого, не сидит в тюрьме, но при этом что-то случилось – дети теряют родителей, дети оказывается в ситуации острых конфликтов, чего-то еще. И все это, конечно, отражается на их поведении, на их развитии. И если педагоги в школе к этому не готовы, то начинаются дальше всякие сложности и нехорошие процессы.
Вот по моему опыту больше обращений приемных родителей – это жалобы на школу, на то, что в школе ребенка не понимают, не принимают, относятся предвзято. Иногда предвзято, иногда сам ребенок, безусловно, дает в себе основания для того, чтобы как-то к нему не так относиться, потому что он действительно приходит со всем своим багажом, он плохо себя ведет, он плохо учится, у него плохо с отношениями… А дальше начинается ситуация, когда педагог даже опытный сталкивается с этим и понимает, что он не знает, что делать. Потому что весь его предыдущий опыт, все его предыдущие какие-то педагогические подходы, приемы – все, что он знает, умеет… оно начинает не срабатывать. И вот он пробует, пробует, пробует – кто-то и не очень старается - и довольно быстро это переходит в стадию «уберите от нас "это"».
Ну и дальше идут в ход разные комиссии, жалобы, вызовы родителей на педсовет и все остальное. Цель этих всех действий – этого неудобного ребенка убрать из класса. Ну, это самый радикальный вариант. Более мягкий вариант – это просто все продолжается годами. Ребенок все больше ненавидит школу, родители соответственно тоже. Родители ругаются с ребенком из-за школы. Есть дети, которых вернули в детский дом из-за того, что очень плохо было со школой и уроками. Ребенок второй раз осиротел из-за того, что школа добивала эту ситуацию, а не поддерживала. То есть проблема достаточно серьезная. Поэтому несколько лет назад я написала книжку для учителей, которым в класс приходят приемные дети, которая называется «Вам в класс пришел приемный ребенок». Там в разных изданиях чуть меняется название. «В класс пришел приемный ребенок» или «К вам пришел приемный ребенок». И время от времени проводим какие-то семинары, лекции, тренинги для учителей, которым вот надо бы быть к этому готовым.
Ну, собственно мы с вами сегодня тоже про это поговорим в каком-то таком свободном формате. У меня просьба: задавать вопросы по ходу дела. Нас немного – нет необходимости какого-то жесткого регламента. Если вам по ходу что-то непонятно – вызывает сомнения, или какой-то конкретный случай хотите привести, обсудить, то сразу руку поднимайте, и мы разберемся.
Итак, что же такого происходит с ребенком? Почему с ним так сложно в школе? Для того, чтобы в этом разобраться, надо немножко отойти в дошкольный возраст, во время, когда ребенок только приходит в этот мир, только рождается. Дело в том, что мы знаем, что человеческие существа, они рождаются очень незрелыми. Такое вот эволюционное приспособление в нашем лице, которое позволяет вынашивать ребенка более или менее быстро, рожать его, сохраняя прямохождение, при этом, чтобы у ребенка были возможности иметь большой мозг и большую голову. Природа из этой ловушки эволюционной достаточно элегантно выкрутилась. А выкрутилась она следующим образом - в лице человеческого вида она вернулась немного назад… Немного похоже на сумчатых.. Вы знаете, у сумчатых рождается детеныш в виде... такая кенгуру здоровенная рожает вот такого размера, вот такую «креветочку» невнятную. И вот эта невнятная «креветочка» очень неготовая явно ни к чему, она еще дозревает вот в этой сумке достаточно длительное время.
Вот у человеческих существ что-то в этом роде, чем-то похоже. Мы рожаем ребенка очень сильно неготового. По сравнению с каким-нибудь там жеребенком, например, который через там пару часов встает на ножки, очень быстро обретает самостоятельность, человеческий детеныш очень долго совсем-совсем зависимый, прям совсем. Ему дается время, чтобы дозреть. И дозревает он на руках у матери. Она его донашивает, по-прежнему очень зависимый от нее, по-прежнему питающийся через нее, по-прежнему полностью требующий ее заботы и обреченный на гибель, если этого не будет. Это достаточно долгое время у людей. И соответственно как обеспечивается, чтобы взрослая особь не забыла за своим ребенком ухаживать? Ну, вот птицы, они не улетают, высадив яйца, а приносят им мошек. Почему? Потому что есть природная программа определенная, которая заставляет это делать. Которая формирует родительское поведение. Или кошка с котятами...
Вот и у людей тоже есть такая природная программа, которая обеспечивает глубокую связь психическую между ребенком и матерью, которая заставляет мать заниматься ребенком, которая не позволяет о нем забыть, которая не позволяет игнорировать его плач и отмахнуться от него. Ведь в принципе, например, плач младенца не такой уж ужасный звук: не такой уж громкий, не такой уж прям резкий – есть и похуже звуки. Но при этом от многих других звуков мы можем абстрагироваться, мы можем привыкнуть, но к плачу младенца мы привыкнуть не можем, абстрагироваться от него не можем, то есть он проникает, что называется, в самую печень и заставляет: хочешь - не хочешь, встань и пошел.
Или такой же феномен интересный, как улыбка грудного младенца. Тоже казалось бы, а что такого? Ну, вы юные, вряд ли уже при детях большинство из вас, ну кто-то, может быть, уже и при детях. Люди описывают свои ощущения от первых улыбок своего новорожденного ребенка как эйфорию. Эйфорию! Похоже на описание почти наркотической эйфории, то есть они чувствуют, описывают чувство полета, чувство какой-то невероятной полноты, какого-то невероятного счастья, наполняющего их. Хотя казалось бы, а что такого? Ну, вот это вот сделало вот так, ну и что? Почему это вызывает вот такое состояние просто невероятного кайфа? Тоже программа, которая заставляет человека после этого стараться как угодно, приложить любые усилия, чтобы этот младенец сделал так еще раз. И еще раз, и еще раз. Потому что хочется вернуть вот это состояние. То есть природа не очень высокого мнения о нашей ответственности и о наших умственных способностях, поэтому она закладывает такие вот программы, которые «хочешь – не хочешь», а вот… Естественно при этом, чтобы это не было, не воспринималось, как каторга, как сплошная зависимость, как сплошная обреченность, естественно, много удовольствия, да? То есть женщина получает удовольствие от ухода за ребенком, от его запаха, от его прикосновений, от того, что она видит его, держит его на руках. Это формируется вот эта самая глубокая эмоциональная связь между ними, которая называется привязанность, которая с одной стороны обеспечивает ответственность родителю, чтобы он не забыл, не бросил, а с другой стороны ему субъективно облегчает уход за ребенком.
Ради своего ребенка нам несложно жертвовать, даже просыпаться среди ночи несколько раз легче в первые месяцы после рождения ребенка. Нам не сложно отдать ему последний кусок. Когда у тебя появляются дети, ты понимаешь, что раньше тебе жалко было его кому-нибудь отдать, а сейчас отдаешь, и вообще совсем несложно. То есть какие-то способы, которые делают поведение привязанности, поведение защиты и заботы естественным, и каким-то таким ощущается как правильным, гармоничным – можно так сказать. Собственно вот так вот ребенок и донашивается, доводится до такого состояния, когда он вполне о себе может позаботиться.
С точки зрения ребенка, как вы понимаете, это чувство еще более глубокое. Если для матери, даже для самой ответственной и погруженное в материнство, все-таки ребенок – это часть ее жизнь. У нее есть еще всякое другое. Ну, там какая-то другая жизнь кроме. То для ребенка мать – весь его мир, вся его жизнь. Полностью. Вся его Вселенная. Мать и несколько еще ближайших родственников, которые живут вместе, которые подходят к нему, когда он плачет, которые берут на руки, которые с ним разговаривают, лица, которых он видит. Это те люди, которые полностью образуют его мир. У него нет ни работы, ни учебы, ни друзей, ничего другого, у него есть только вот эти люди. Естественно, их чувства к ним еще более глубокое, еще более такое базовое.
Теперь представим себе, что у ребенка этих людей нет. Или они были, но куда-то делись, что-то случилось. Состояние, которое он испытывает, нам очень сложно представить на самом деле, потому что такое вот наше обычное обывательское представление о сироте – это примерно какой-то ребенок, такая сиротка, которая сидит (если посмотреть во внутренний мир), которая сидит и смотрит на пустую рамочку от фотографии, где написано: «здесь должна была быть моя мамочка». И вот он сидит и грустит. ТО есть мы по умолчанию склоны понимать, что да, понятно, что ребенку без мамы грустно, одиноко, плохо и так далее. На самом деле все несколько по-другому. Программа привязанности говорит ребенку буквально следующий текст изнутри: «Если у тебя есть свой взрослый, который будет о тебе заботиться, тебя растить, ради тебя жертвовать собой, то ты будешь жить, а если нет, то ну извини. Не предусмотрено такого варианта. Нет и нет. Значит, не получилось. Значит, ты пришел в этот мир ненадолго, и, в общем, тебе тут делать нечего и закрепиться тебе здесь нечем». То есть для ребенка информация про то, что у него нет взрослого, к которому у него привязанность, - это смертный приговор. Эта информация про то, что ты обречен, ты сейчас умрешь. Скоро достаточно.
Поэтому ребенок, который находится в состоянии без своего взрослого, это ребенок, который испытывает смертный ужас. Это не тоска, это не скучно, это не грустно, - это состояние перед казнью. Смертный ужас. Мы знаем, что такие состояния пережитые человеком, даже взрослым человеком, даже кратковременно они могут поменять существенно психику, личность, отношение к миру. Из Достоевского все помнят, когда он стоял некоторое время около расстрельного столба и написал о том, как это изменило его личность, психику. Вот эти мелкие дети, которые оказываются в этой ситуации, они вот у расстрельного столба годик, второй, третий – ну вот, сколько они там сидят в этом доме ребенка или если они оказываются все семьи. И вот что делать ребенку? Он в этом состоянии. При этом сейчас у нас, как бы в старые времена он просто бы умер, оставшись без родителей.
А у нас сейчас есть государственная система защиты детей, поэтому умереть ему как телу не дают – его кормят, его лечат. Хотя даже при условии ухода смертность очень высокая в домах ребенка. Официальную статистику получить невозможно совершенно, но по неофициальным подсчетам она даже с учетом, если вынести за скобки диагнозы, они в три раза выше, чем смертность в среднем популяции детской, раннего возраста. Это при том, что вы понимаете, в популяцию входят абсолютно все семьи, в том числе какие-нибудь пьющие, в том числе какие-то не самые благополучные. А в доме ребенка вокруг каждого ребенка скачет толпа педиатров, которые меряют температуру, следят за состоянием, но все равно смертность очень высокая. То есть природная программа, которая говорит ребенку «Ну раз нет у тебя - уходи», она свое дело делает.
Естественно, когда ребенок переживает такой опыт, он не может не отражаться на всем. На его развитии, на его поведении, а главное – на его отношении к миру. Есть дети, которые несмотря ни на что все равно удерживают правильную картинку мира, но у большинства детей она сминается. Сминается она по-разному, разные выводы человек делает из этой ситуации. Вот как ни странно вот этот маленький ребенок делает из этого выводы, он принимает какое-то решение, он выбирает какую-то стратегию, как ему жить вообще, если все не так, как должно быть, то, что ему с этим делать. Есть дети, которые в этой ситуации жертвуют фигурой взрослого в своей картине мира. То есть вот у него нет вот этой «рамочки», в которой написано «здесь должна была быть моя мама». Просто нет. У него взрослого не появляется в его картинке, не существует. Поскольку у такого ребенка единственное постоянное, что у него есть в жизни - это рядом копошащиеся сверстники, то соответственно у него садится привязанность на вот этих рядом копошащихся сверстников. Поскольку взрослые меняются, а вот эти дети рядом в манеже, которые рядом ползают, они постоянно.
У такого ребенка будут, например, парадоксальные, например, реакции: когда вы его берете из манежа, он плачет, а вы его опускаете в манеж – он успокаивается. То есть прямо противоположное тому, что мы ожидаем. При этом в детских учреждениях такие дети очень комфортно могут себя чувствовать. Почему? Потому что они комфортны для персонала, потому что взрослых для них не существует, а соответственно, они не требуются. Они не пытаются обратить на себя внимания, не требуют ничего от взрослых, никак не лезут, поэтому устраивают вполне. О них говорят, что в детском доме ему хорошо, он смирился с тем, что у него не сработает программа привязанности, посадил ее на сверстников. Взрослые в его внутреннем мире отсутствуют. Естественно, как вы понимаете, с таким опытом ребенку потом очень сложно. Представьте себе, что его потом берут в семью, потом он приходит в школу, а взрослых в его внутреннем мире отсутствует. Их просто нет. Для них там нет места. Матрицы нет такой. У него не сформирована роль ребенка.
Что такое роль ребенка? Ребенок – это тот, кто с одной стороны слушается, зависит, слабый, маленький; с другой стороны – имеет право рассчитывать на защиту, на заботу, на какое-то руководство. Ребенок – это тот, у кого есть по отношению к роли взрослого определенные роли. Роли ребенка, которые определенный набор каких-то реакций, отношений в себя включает. И когда мы имеем дело с взрослой позиции, например, вы в класс приходите в роли учителя, и вы сразу видите детей, с которыми вам легко. Почему вам с ними легко. Они при этом могут быть шустрыми, озорными, какими-то там… это совершенно неважно, но с ними легко. Почему? Потому что у них очень хорошо сформировано: у них благополучная семья, «психологически» правильно говорить «благополучна», в социальном может быть по-разному. У них хорошо сформирована вот эта история про отношения ребенка и взрослого. Они понимают, что если у тебя что-то не получается – спроси у взрослого. Если тебе страшно обидно – обратись за защитой. Если взрослый говорит – делай. Если он что-то тебе советует – он плохого тебе не хочет. То есть у них есть такой большой кредит доверия к взрослым сразу. И если соответственно, когда эта семилетняя крошка приходит, вот этот маленький, если он приходит с вот этим кредитом доверия, если у него в голове так устроено, что «взрослый плохого не посоветует», то естественно с ним легко, потому что он открыт, он готов к сотрудничеству, он может хулиганить в какие-то моменты, но он при этом такой контактный, он смотрит в глаза. Вы ему говорите и понимаете, что он вас слышит - то, что вы говорите. И вот это те дети, с которыми легко.
А представьте теперь себе ребенка, у которого взрослый во внутренней картине – это либо человек ненадежый, либо человек опасный, либо еще пожестче, когда такого человека просто не существует, когда взрослого – дополнительной роли не сформировано. Вы ему «тарарам тарарам» - всякие хорошие вещи, а он смотрит, и правда не понимает. В каком смысле? Он не понимает, что есть какая-то иерархия, не понимает, что есть какая-то субординация. У него доверия никакого, нет никакого априорного убеждения, что вы хотите хорошее что-то, что вы вообще на его стороне. Нет никакого представления, что если что-то не получается, ты должен не врать, и не скрывать, и не молча плакать, а подойти к учительнице, например, и сказать «а у меня нет ручки». И она там что-то как-то тебе поможет. И понятно, что это очень сложно. Если в классе таких несколько, то соответственно вы начинаете чувствовать, что вам дискомфортно, вы не справляетесь. Точно также дискомфортно приемным родителям, которые приходят все такие полные прекрасных ожиданий «Мы твои родители, давай иди к нам в дети. Здрасте, мы мама с папой», а ребенок реально не понимает, что они имеют в виду. Вот в каком смысле, что это? Это один из таких сложных вариантов, когда нет возможности даже с самого начала сформировать привязанность – это отказные дети. Часто с такой же бывают картинкой те, которых в роддоме оставили с самого начала.
Есть другие дети, есть дети, которые были с родителями, но эти родители были ненадежные, например, пили или наркотики употребляли или уходили, оставляли. В общем, всякое разное. Как выглядит взрослый глазами такого ребенка? Очень часто к своим семи годам, когда он придет в школу – этот ребенок уже был вынужден усыновить своих родителей. Они беспомощны, они не справляются с жизнью, они всегда депрессивны или они непредсказуемы или они инфантильные или еще что-то. Он уже знает, как предугадать их настроение, как предугадать их желания, он умеет выводить из запоя, он умеет найти на улице и привести домой, он уже научился прятать бутылку, он уже научился сам с собой сидеть со своим младшим братом/сестрой и добывать кусок еды.
То есть для него взрослый – это такие дети непредсказуемые, неразумные, ненадежные, за которыми нужен глаз да глаз, которые хорошо, если не психи ненормальные и не начинают время от времени орать и кидаться предметами. Как минимум довольно странно ждать от них помощи. Как минимум странно их слушаться, за ними нужно присматривать. Тоже опять-таки сами понимаете, когда ребенок приносит в школу вот такую картинку, то с ним бывает непросто. Потому что его иерархия давно перевернута внутри, ему в голову не приходит слушаться взрослых, потому что взрослые – это странные ненадежные создания.
Есть дети, у которых ситуация чем-то еще более сложна. Они огребли от взрослых тяжелое обращение, то есть взрослые вместо поведения защиты и заботы. Или кроме поведения защиты и заботы, демонстрировали насилие, и для детей взрослые – опасны. Это те люди, которые могут говорить одно, а на самом деле ждут момента, когда они тебя ударят. Это люди, которым бесполезно жаловаться, которые звереют в ответ на твою беспомощность и когда ты нуждаешься в защите и заботе, в ответ они реагируют агрессией и насилием. Очень часто такие дети думают – что делать? Делать нечего – жить как-то надо. Делают такой вывод: «ну тогда пусть меня боятся, раз у нас такие правила игры, то надо как-то позаботиться о том, чтобы меня никто не мог обидеть – пусть меня боятся». И такой ребенок будет всех бить, хамить, грубить, нарушать все правила, не бояться никаких наказаний, не реагировать ни на какие увещевания, то есть он играет со всем миром в такого «царя горы». Ему очень страшно – он не получил защиты и заботы, поэтому со страху он пошел в доминантную роль, сидит там на этой своей горе, и пытается всех оттуда поскидывать, все контролировать, «всех предупредить, чтобы все меня боялись, тогда меня не обидят». Тоже как вы понимаете, достаточно одного такого в классе, как жизнь педагога и всех вокруг становится так сказать… играет яркими красками, становится увлекательной и незабываемой.
Еще есть дети, которые в ответ на отсутствие защиты и заботы достаточной, они реагируют таким уходом в себя, таким уходом в капсулу, как бы замирают. «Мир такой непонятный. Мне нужен взрослый, но взрослого у меня нет, что-то такое непонятное… Как жить мне с этим непонятно и я, пожалуй, как-то поставлю себя на паузу. Остановлюсь в развитии». Это очень многие дети, которые формируют задержку психического развития, задержка речевого развития, еще обычно у них отставания и в росте, и отставание в наборе веса, во всем - во всем, то есть ребенок, который задерживается в развитии. Тоже достаточно часто такие бывают среди приемных детей. На самом деле, неплохой вариант, при всем при том ребенок сохраняет в себе представление, как должно быть, то есть он на каком-то базовом уровне правильную картину привязанности не сдает. И очень часто такие дети потом хорошо реабилитируются в семье, хотя вот если они долго были вот в этом состоянии задержки, то она в какой-то степени остается.
Теперь посмотрим на детей, которые какое-то время были в детском учреждении, ну, сколько-нибудь долго. Тоже отдельная история. Как устроена жизнь в учреждении? В учреждении все очень продумано хорошо, с научной точки зрения просчитано, сбалансировано и утверждено 225тью печатями различных инстанций от меню до распорядка дня. С точки зрения ребенка жизнь протекает весьма своеобразно. Его потребности какие-то: хочет он есть или не хочет он есть, хочет он спать или не хочет он спать, хочет он в туалет или не хочет он в туалет – они вообще никак не играют никакой роли. Никто их не запрашивает, никто на них не реагирует. Они вообще не имеет ни малейшего влияния на то, что будет происходить. На горшок он пойдет не тогда, когда он захочет пойти на горшок, а тогда, когда вся группа пойдет на горшок. Неважно, что он пять минут до этого все уже сделал в штаны – он все равно пойдет вместе со всеми. Кушать он будет не тогда, когда он захочет, он пойдет тогда, когда все пойдут и будет кушать то, что все кушают.
В результате формируется такой интересный образ – для ребенка это абсолютно непредсказуемо. Если мы сравним, например, ситуацию ребенка, который живет у пьющих родителей – он тоже не знает, когда его покормят, когда его не покормят, а в учреждении все наоборот строго по расписанию, а по сути для ребенка – то же самое. Что там ты можешь хотеть есть, и в ответ ничего не получишь, потому что мама пьяна. Что тут ты можешь хотеть есть, но в ответ ничего не получишь, потому что еще не время. Что там ты можешь, когда попросишь еды, получить пинка, потому что мама с похмелья злая, что там ты можешь во время еды получить травму физическую или психологическую, потому что персонал торопиться, тебя там зажмут подмышкой и вольют силой слишком горячую кашу, будут ложкой совать тебе в рот. Очень многие дети бывают травмированы в госучреждении просто самим уходом - они боятся есть, они боятся горшков, они боятся купаться, потому что слишком холодная, слишком горячая, все быстро, резко, грубо, без чувства какой-то защищенности и уж точно без теплых вещей, которым в семье сопровождается уход за ребенком, когда любая такая акция сопровождается таким щебетанием, поцелуями, приятными прикосновениями, контактами глаз… А тут его, как бревнышко берут туда-сюда.
У такого ребенка ощущения себя, как какого-то отдельного человека, который чего-то хочет, чего-то не хочет, который что-то собирается сделать, который может, например, решить что-то сделать – просто вообще не формируется. То есть то, что называют проблемы с эмоционально-волевой сферой. Если он годами живет в ситуации, когда у него вообще никогда не возникает ситуации «я решил и я сделал» возникает вопрос, как ему научиться. Когда ребенок живет дома, то он постепенно, понятно, что он к году почти ничего не может, потом он постепенно-постепенно-постепенно у него роль вот этой самостоятельности, саморегуляции в жизни увеличивается этот сегмент. А там он живет, и она не увеличивается. И там, что ты годовалый, что ты – шестнадцатилетний – без разницы. Ты все равно вместе со всеми встал, вместе со всеми пошел. Ешь тогда, когда все. Отбой все равно в 21 час. И все.
Сейчас еще есть такие современные учреждения, в которых из-за соображений безопасности в Москве – перемещение между этажами происходит только по карточке, как в офисах крутых компаний с высоким уровнем безопасности. Поэтому ты заперт полностью в своей группе, на своем этаже. Да, там прекрасно, там ковры, там игрушки, там компьютер, телевизоры плазменные панели огромные, но ты не можешь из своего собственного места жительства выйти без того, что тебя взрослый по своей карточке не пропустит. Такая вот жизнь странная. И так годами. И ты там в 15 лет можешь играть зайчика на елке, будучи мальчиком, потому что… и это не прикол будет, это будет зайчик. То есть это будет не стеб подростков, а это будет зайчик реальный. Вот у нас костюм зайчика, поэтому ты одел, ты идешь и играешь. Без вариантов просто.
Естественно, такой опыт он не дает ни малейшей возможности сформировать вот этот способ самоуправления, способ принимать решения, способ куда-то идти, что-то делать с собой, со своей жизнью, со своим свободным временем, несвободным временем. И об это, конечно, убиваются приемные родители, если ребенок долго, огреб большую базу в этом самом госучреждениях, потому что… Ну знаете, это как вот такая кукла-марионетка, которую, как марионетку, пока не дернешь за веревочку, никакая часть не двинется. Если не дергать, то ребенок может всеми днями сидеть и смотреть телевизор. Ему нескучно, он не жалуется. Это то, чем они занимаются в этих детских домах. Там плазменные панели, там ковер – вот они сидят. Воспитатель велел пойти делать уроки – все встали –пошли делать уроки. Но как они там делают уроки – это отдельный вопрос.
То есть ребенок очень долго живет в такой ситуации, когда, как вот знаете, перед праздниками цветочки продают иногда продавцы такие жуликоватые, и они такой проволочкой тоненькой завяжут так тюльпанчик или герберы пачку и так продают. Когда вы покупаете цветок, он выглядит свежим, а при этом стебель уже давно вялый. Если проволочку снять, то он сразу… Вот так же и дети в этой ситуации. Они могут, пока они там находятся в этой опалубке жесткой, пока все простроено за них – они вроде ходят в школу, они вроде как делают уроки, они вроде как складывают свои вещи и так далее.
А потом он попадает в обычный мир, допустим, в 12 лет. А в обычном мире уже дети так не живут в 12 лет , в такой опалубке. Уже как-то к этому времени мы предполагаем, что он нуждается в каком-то контроле и руководстве, но, в общем и в целом, он сам уже многое, что может сделать и сам соображает, как ему обойтись со своей жизнью. А этот нет. Опалубку убрали жесткую, и все. И вот и ужас. И ребенок совсем растекшийся в нечто непонятное. Он не может себя заставить, он не может перестать, например, выключить телевизор и пойти делать уроки сам. Нет такой опции, он никогда в жизни это не делал. Или там прийти с улицы, перестать гулять и вспомнить, что нужно собаку выгулять или что-то такое. Все эти вещи, которые мы обычно в норме ожидаем к 12 – 13 годам в общем дети как-то там… Да, у него может быть причина не выполнять эти правила, качать права, потому что он подросток. Но чтобы у него просто не было самой вот этой кнопки, на которую внутри себя можно нажать, взять себя в руки, собраться и заставить. К этому мы не готовы, и это, конечно, шокирует и приемных родителей, озадачивает и педагогов. Когда понятно, что никакой «Витя Малеев в школе и дома» здесь не проходит. Потому что дело не в том, что с ним нужно просто побыть, побольше позаниматься, - сама произвольность не сформирована. Потому что для того, чтобы произвольность была сформирована, ребенок должен иметь возможность не слушаться, качать права, говорить «я сам», говорить «нет». Как-то все это потренировать. А у этих детей нет возможности это потренировать, поэтому в результате получается нечто непонятное.
Следующий вопрос – это вопрос про реакцию на трудности. Как происходит опять-таки у ребенка в нормальной ситуации, когда он растет дома. Помним этот возраст, когда ребенок учится ходить, учится везде залезать, учится с предметами взаимодействовать, учится сам кушать, сам одеваться – все вот это. На пирамидку колесики одевать, кубики друг на друга ставить, мячик ловить – это с года до трех – период очень интенсивного обучения, очень такого активного усвоения навыков. Что происходит в это время? В это время ребенок очень активно всему учится, а мы все знаем, чтобы что-нибудь у нас получилось, оно должно сначала сто раз у нас не получиться. Мир так устроен. Чему бы ни учились: на коньках кататься, иностранные язык, все что угодно. Сначала не получается, потом получается.
Вот так же точно у этих самых младенцев: для того, чтобы начать ходить, он должен сначала двести тысяч раз «плюхнуться», но обратите внимание, что у младенцев в этом отношении очень высокая выносливость к неудаче, к фрустрации, условно говоря. У него может не получиться сто раз, и он все равно не отчаивается. Какой-то двухлетка сидит и надевает колесико на пирамидку. Вот и раз у него не попало, два не попало, три... Если бы у нас с вами столько раз что-то не получилось, уже к чертям собачьим полетело все, мы бы уже решили, что это не для нас, мы не будем, не хотим, пусть сами все делают, все – идиоты, все – дураки, и так далее. А он снова и снова, снова и снова надевает. То есть у него какая-то нереальная выносливость, толерантность к фрустрации, к разочарованию, к тому, что не получается, к неудаче. Возникает вопрос: за счет чего? Как он вообще так может? Если мы внимательно понаблюдаем за жизнью того самого малыша, мы увидим, как он обеспечивает себе эту вот выносливость.
Вот он надевает, надевает, надевает, в какой-то момент это превысило его способность справляться, это уже чересчур. И оно упало, укатилось и что-то еще упало, и ударился он, что-то еще его испугало. Соответственно: что он делает, этот самый ребенок? Да, он сразу же идет к родителю, к тому взрослому, который с ним рядом. Он плачет, он прижимается к коленям, он просится на руки, он просит тишину. И как только взрослый его берет на руки, он успокаивается, то есть он обращается к взрослому за такой услугой, можно так сказать, за такой помощью, которое психологически умным словом называется «контейнирование».
Когда другой человек создает для нас такой психологический «кокон» своими объятиями, своей защитой, заботой. Психологический «кокон», в котором мы можем прожить свои негативные чувства. В это время очень важно, чтобы мы могли прожить свои негативные чувства, не сканируя окружающий мир, чтобы мы могли полностью погрузиться в переживания. Чтобы мы могли в этот момент не беспокоиться о своей безопасности, не смотреть по сторонам, заботиться о том, как мы выглядим, как мы себя ведем, что о нас подумают, - ничего вот этого. Нам важно, чтобы в это время нас закрыли в этот «кокон», защитили, мы могли там внутри предаться тяжелому переживанию. Тогда все переживания выражаются, все гормоны стресса, которые выделились у нас при столкновении с чем-то неприятным, выходят со слезами, и происходит такое полное восстановление. Не остается последствий, не остается травм.
В свое время в семидесятые годы в Чехии чешские психологи снимали фильмы про маленьких детей, и они снимали эпизоды параллельные в семье и в доме ребенка. Вот они снимают мальчика лет полутора сначала в семье, который лазает по комнате, все смотрит, и в какой-то момент он долезает до такой тумбы для белья, которая вот так захлопывается. Были такие раньше почти везде. Он открывает крышку, захлопывает ее, и в этот момент немножко прищемляет себе ручки. И видно, что в его полтора года у него очень четко сформирована стратегия действия в этих случаях. Он громко плачет, разворачивается и идет туда, где мама. А мама на кухне в этот момент находится. Мама слышит, что он заплакал, идет к нему навстречу, берет его на руки, успокаивает его. Как только он успокоился, она опускает его на пол. Угадайте, что он делает?
- Обратно к тумбе.
- Да, он ровно сразу же идет туда же смотреть, что это было. То есть он восстановился полностью, у него не осталось страха, мама его «контейнировала», он все это пережил. И он, как новенький, идет снова навстречу опасности и не боится узнать, что это было. То есть у него немедленно восстановилась познавательная активность. Для того, чтобы у ребенка была познавательная активность, чтобы она была сохранна, чтобы она действовала, очень важно, чтобы у него был вот этот прочный тыл. Ему все интересно, он везде лезет, он любопытный, он все пробует, если он сталкивается с чем-то, что его слишком пугает, что делает ему больно, что вызывает у него какое-то разочарование, обиду и все такое, очень важно, что у него было куда-то вернуться, родители создают ему «контейнер», он там свои чувства тяжелые выплескивает и потом, как новенький… И у него снова познавательная активность.
Вот это вот наличие родителя как базы, как такого места, куда можно вернуться и успокоиться – оно важнейшее условие, чтобы у ребенка формировалась познавательная активность. Если вы посмотрите, как гуляют маленькие дети, например, во дворе, в сквере, вы увидите, что какой-нибудь трехлетка – он носится, он играет в песке, он делает куличики, он залезает на горку, он рассматривает муравьев – он полностью весь в деятельности. Мама сидит на скамейке, она ему, в общем-то, совсем не нужна. Она сидит, может быть, журнал читает. Но он все время глазом «косит» - представьте себе, что мама встала и отошла куда-то там мороженое купить, да? И он обернулся в какой-то момент, а мамы на той скамейке, где он ее оставил, нет. Что делает ребенок немедленно?
- Заплачет.
- Ну, не сразу он начнет плакать, но практически как минимум он сразу же прекратит познавательную активность. Вот эта его бурная деятельность по познанию мира, освоению новых навыков, знаний, труда, наблюдений каких-то – она немедленно прекращается. Если мама быстро найдется, то он обычно к ним прижмется к коленкам и побежит дальше. Если мамы долго не будет: он там смотрит по всем сторонам – ее нет, он начнет плакать. И только, когда мама уже вернется, какое-то время она подержит его на руках, через какое-то время он успокоится, надо посидеть рядом с ней, понадобиться время, чтобы он вернулся к познавательной активности. То есть ребенок – он познавательный, он открыт к миру, он хочет знать все, много нового – только тогда, когда он спокоен, когда он знает, что где-то там поблизости есть свой взрослый, к которому в случае чего можно прибежать и обратиться.
Если у ребенка с этой ситуацией плохо – своего взрослого нет, или он часто исчезает, он часто ненадежен, он не «контейнирует», а говорит так «справляйся сам», то, что происходит с познавательной активностью? Она не развивается, она снижена. И мы получаем уже к школьному возрасту ребенка, у которого нет привычки интересоваться миром. У него все силы уходят на преодоление стресса, ему неинтересно. Мы там пляшем перед ним со всеми там нашими новыми методиками и интересными педагогическими находками, а ему неинтересно и не надо, потому что у него угасшая познавательная активность.
Познавательную активность довольно трудно бывает иногда восстановить, если все это время дошкольное ребенок был постоянно в стрессовой ситуации, то есть есть такой принцип «аффект тормозит интеллект». Когда сильные чувства, а мы помним, что для ребенка отсутствие своего взрослого или его исчезновение – это смертный ужас, это состояние витальной тревоги такой серьезной. Естественно, это сильный аффект. И аффект тормозит развитие интеллекта: ребенку сложно. Поэтому есть явная корреляция между детьми способными (способными не в смысле одаренными невероятной памятью или музыкальностью, а то, что называется «нормативная одаренность»). Когда дети, которые хорошо учатся в школе, которые занимаются во всяких кружках, которым все интересно, которые благополучные – чаще всего у них достаточно хорошее отношение с родителями при самых разных семьях по составу. То есть это могут быть и такие, и сякие, но, когда вы видите, как ребенок общается с родителями, вы видите, что у них хорошие отношения в каком-то таком смысле общем.
Хорошее отношение: ребенок родителей не боится, ребенок обращается к ним за помощью, ребенок с ними в нормальном контакте, и собственно говоря, почему бы ему в такой ситуации, почему бы ему не интересоваться окружающим миром, да? Окружающий мир – это интересно. И вот это очень важное положение теории привязанностей, которое формулируется иногда так: «развитие происходит с точки покоя». Дети растут и развиваются не потому, что мы их развиваем, не потому, что мы их тянем за уши, не потому, что мы что-то специально для этого делаем. Мы создаем покой, мы создаем чувство защищенности и окруженности заботой. И когда ребенок ловит эту точку покоя, когда он уверен, что ему ничего не грозит, что взрослый за его спиной его прикрывает, собственно говоря, его не удержишь – пружина разворачивается внутренняя, и ребенок начинает развиваться, и никак ты не уговоришь его этого не делать.
Поэтому с другой стороны вы можете видеть детей, которых с года таскали по разным «развивалкам», и с утра до вечера впихивали и развивали, но при этом вот это чувство защиты и заботы не давали, безусловного принятия не было, родители все время хотели невесть чего от детей и сами часто очень неблагополучны внутренне, их колотит, они не справляются с жизнью… В том числе и поэтому бегают по «развивалкам», потому что боятся оказаться недостаточно «отличниками» как родители. Ребенок уже к концу начальной школы уже не хочет ничего. И в гробу видал всех и все. Покоя у него нет, у него нет возможности из точки покоя развернуться и пойти туда, где интересно. Его всегда туда тащат волоком, он еще не успеет оглянуться, не успевает захотеть, а его уже за шкирку и скорей-скорей бегом-бегом. Как вы понимаете, для этого необязательно быть приемным ребенком и сиротой, и вполне себе можно быть и «домашним» ребенком.
|
